Книга

Он приходит сюда иногда сам, воодушевленный чем-то необычным, переполняющим через край его чувства, эмоции и душу.

Иногда его пригоняют, буквально, приволакивают силой, и не позволяют уйти. А если сопротивляется, лишают сна и покоя, пока непослушное дитя, воспитанное в цивилизованном мире, но впитавшее в себя чуткость представителя дикой природы, не прорвется сквозь барьер собственного свободолюбивого нрава и не напорется на острие необходимости, и не согласится идти, туда, куда требуется, истекая кровью, сочащейся сквозь незаживающие раны обостренного восприятия….

А иногда он пригоняет себя сюда сам, сознательно, силой. Тогда, когда чувствует, как деревенеют мышцы сознания, покрываясь забвением самого себя….

…Он приходит сюда не всегда. А только тогда, когда больше не может находиться вне этого места и всего, что с ним связано….

Берет в руки тонкий предмет, открывает неподъемную толщь старинных листов, и склоняется, забываясь, в небытие иного мира, иного сознания.

Словно не он исчезает, а целый мир, останавливаясь, перестает существовать.

Звуки осторожно отодвигаются, окликнув разок-другой, исчезающий в тишине, уходящий куда-то в глубину взгляд, затихают, осторожно заглядывая через плечо, присматриваясь к страницам, покрываемым тонким неровным текстом.

Мелкая вязь букв впитывается бумагой, нехотя отрывая хвостики от чернил, воплощаясь галереей образов, чередуясь переплетением событий, получивших долгожданную свободу сказанностью.

Взгляд сосредоточенно высматривает что-то в пространстве, резонансом впитывающей души, оставляя эмоции от увиденного на расстоянии, переводит их по мосткам букв на листы.

Книга дышит ровно и глубоко, живет своей жизнью иного понимания действительности, подсказывая исполнителям, едва слышимые за гранью слуха, реплики.

Буквы бегут иногда торопливо, и почти неразборчиво, комкаясь и путаясь, пристраиваются где-то сбоку листа бисеринками, цепляющимися друг за дружку тонкими ручками, ножками, хвостиками.

А иногда застывают, вдруг неожиданно кончившись, потеряв тонкую нить-переход между мирами, будто очнувшись, словно их никогда и не существовало вовсе.

События, пристроившиеся за склоненной спиной, подхватывают цепочки слов, подтягивая их к себе поближе, примеряя, прихорашиваются, ловя на себе взгляды ожидающих своих «украшений», и, принарядившись, превращаются во что-то иное, отличное от ранее существовавшего.

Взгляд периодически отрывается от созерцания внутренних, невидимых постороннему глазу, миров, распластывается по бумаге, покорно и терпеливо ожидающей продолжения, чтобы вдохнуть вместе с тонким почерком неведомый аромат этих странствий, дальних, и возможно, не реальных, миров, ожить буковками, запятыми, точками, горделиво подставляя свою чистую шероховатую поверхность мягкому стерженьку, примостившемуся в длинных пальцах.

Времена перемешиваются, перешептываясь за спиной, обмениваются на ходу фрагментами восприятия себя в каждом.

Образовавшаяся мозаика замирает, тщетно пытаясь оглядеть себя со стороны, но, иначе, как изнутри, взглянуть не получается.

И она, пританцовывая, несется в стремительно меняющемся хороводе красок, теней и оттенков, выпорхнувших из неведомых далеких миров вслед за взглядом склонившегося человека.

События соскальзывают по волоскам ощущений тонкими нитями, связывающими несуществующее с реальностью и невозможное с осуществимым, и настойчиво требующим своего воплощения.

А, дожидающиеся своей очередности, тактично потаптываются по сторонам, подавляя чуть нетерпеливые вздохи, и поначалу лишь приглядываются с интересом друг к другу. А затем, присмотревшись внимательнее, и понемногу обмениваясь вежливыми фразами, начинают общаться, перемешивая составляющие друг друга.

И, наконец, смешавшись, преобразовываются в нечто другое, новое, отличное от предполагаемого.

Пространство вокруг превращается в мир, наполненный жизнью….

А потом человек закрывает книгу, и хоровод ярких событий за спиной замирает, краски меркнут, пелена времени накидывает невесомую непроницаемую вуаль на обесцвеченно застывшие лица, и человек уходит.

Он уходит каждый раз навсегда, веря в то, что не он решает, вернется ли он сюда когда-нибудь снова.

И он не оглядывается: на что здесь смотреть, - если даже в самой глубине души он не знает, не понимает, и не силится более докопаться до истины: где настоящее? Здесь: в мире насыщенных, одухотворенных, живых ощущений? Или там, где для него ничего больше нет, но куда он вынужден возвращаться снова и снова?

Январь-март, 2006 г. Velen

Вверх